Преданья старины

Лето 1864 года выдалось жарким. Я приехала в свое имение, деревню Павловку, Воронежской губернии Алексеевского уезда. Уже три года, как наш государь, благословенный Александр Николаевич второй, отменил крепостное право. Уже 10 лет, как я овдовела. Мой муж полковник от артиллерии, Николай Петрович Суханов, погиб в Крымскую кампанию. Я провела 2 года за границей. Ох, этот Париж. Город любви и страсти. Постоянное кружение головы. Версаль, Тюильри. Магазины дамского белья.
Мне уже под пятьдесят. Ко мне в имение приехал мой единственный внук. Коленька. Он в мундире Ахтырских гусар. Он ведь уже корнет в этом полку. Это по старинному правилу. Мужчин при рождении записывают в какой-нибудь полк, чтобы при достижении взрослого возраста, он уже был в чине офицера. Коленька уже корнет. Его папа, мой сын, и его мама, сейчас в Петербурге. Я стараюсь разговаривать с Коленькой, как со взрослым. Я называю его Николай Викторович, и заставляю его не называть меня бабушкой, а только Елизаветой Павловной.
Коленька каждое утро совершает верховую прогулку, а потом мы завтракаем. Весь день он проводит на речке. А я дома, каждый день немного общаюсь со своим управляющим, а остальное время читаю романы.
Сегодня, меня что-то насторожило за завтраком. Коленька был немного не такой как обычно. Он бросал на меня странные взгляды. Так на меня смотрели только в Париже. Я сижу в глубоком кресле, и разговариваю об этом с Грушей. Груша моя ровесница. Еще будучи девочкой, крепостной, она стала моей служанкой. Моей неразлучной спутницей.
Груша тоже не такая как всегда. Она отводит в сторону глаза. Она явно что-то от меня скрывает. И ее это смущает и угнетает.
- Груша, что-то случилось, я же чувствую. Почему ты не рассказываешь мне? Это связано с Коленькой?
- Да, Елизавета Павловна - отвечает мне Груша, опустив глаза в пол.
- Так рассказывай - мягко требую я - что там за секреты у тебя появились от меня?
Груша вздыхает и крестится.
- спаси и сохрани меня. - она поднимает глаза на меня - барыня не гневайтесь. Стыдно то как.
Груша давно не называет меня "барыня". Меня обдает холодом. Что же случилось?
- Груша, рассказывай, милая. Не держи в себе.
- Ой - Груша снова крестится - Николай Викторович весьма оказался охоч до нашей сестры.
- ну, я это заметила тоже - я вспоминаю сразу его взгляд на меня за завтраком - Николай Викторович охотно заигрывает с девочками, но это в его возрасте и понятно, и кажется не так уж и плохо.
- если бы только с девочками, и только бы заигрывал - отвечает мне Груша и снова крестится.
- а разве что-то есть еще? - спрашиваю я. И уже интуитивно чувствую, что есть.
- так, Елизавета Павловна, Николай то Викторович, к поварихе Глаше приставал. Он ей на кухне юбки то задрал и задницу щипал. А Глаше уже за сорок. Вот ведь как.
- а что она?
- а что она - вздыхает Груша - барина же не оттолкнешь. Хоть и право крепостное отменили. И вообще, Николай Викторович ловко умеет юбки задирать взрослым уже крестьянкам.
- нужно с ним поговорить - произношу я - это не дело, конечно.
- ой, не дело - Груша снова крестится. И у меня внезапно возникает догадка
- Груша, а к тебе он не приставал?
Груша вздрагивает. Она смотрит на меня. В ее взгляде беспомощность и чувство вины.
- Груша, я тебя знаю всю свою жизнь. Мы обе с тобой овдовели, почти одновременно. Не бойся. Расскажи.
Груша достает платочек и вытирает набежавшие слезы.
- Елизавета Павловна, я не виновата, я не знаю - она начинает плакать
Я вскакиваю с кресла и обнимаю ее.
- Грушенька, милая, успокойся, ну что произошло? - ее плечи трясутся
- так, Елизавета Павловна, как рассказывать? Стыд то какой.
- Грушенька, милая. Ну чего случилось то?
- Елизавета Павловна - Груша вся напряглась - Николай Викторович ночью пришел в мою комнату, и значит - Груша всхлипывает - полез ко мне в постелю мою. А я то спала себе. В одной холщевой рубахе.
- и что? - я представляю себе мысленно Грушину комнатку. Кровать, погашена свеча. Темно.
- а то - Груша снова плачет - у Николая Викторовича знаете, как стоял?
- как? - машинально переспрашиваю я
- сильно - завыла Груша
- и что дальше?
- дала я ему, Елизавета Павловна - Груша завыла белугой - а как не дать то? Барин все таки, и стоит у него.
Так, так - беспорядочно крутятся мои мысли. Коленька пошел явно не в папу. А в дедушку. Уж мой покойный Николай Петрович тоже отличался таким. Сколько раз заставала его в бане с крепостными бабами.
- Когда это случилось? - спрашиваю я Грушу
- Третьего дня - отвечает она и шмыгает носом
- больше ничего не было? - спрашиваю я, и думаю, что Коленька уже попробовал женщину, и теперь ему это нужно. И наверное, регулярно.
- как же не было - отвечает Груша - теперь он каждую ночь ко мне приходит.
- а ты что?
- а что я? Елизавета Павловна, ну что я? Даю ему. - Груша смотрит на меня - а что делать то? У него стоит. И потом Вы, Елизавета Павловна, знали бы как он это делает!
- как? - изумляюсь я
- да так, что разве ему откажешь! Он же сам не свой, а слова какие говорит - Груша посмотрела в потолок - рази мне так говорил кто-то раньше. Молча посопят и все.
- а что же он такого говорит?
- ой, барыня, и что я красивая, и что ласковая, и что у мня попа ... - Груша осеклась, и перекрестилась - простите, Елизавета Павловна. Стыд то какой.
Я задумалась. Что-то меня взволновала во всем этом.
- А после того, как ты ему стала ну, - я подбираю слово - ну стала вроде как жена, он перестал приставать к другим и юбки задирать?
- перестал - Груша смотрит на меня - перестал ведь, Елизавета Павловна. Получается получил чего хотел и успокоился немного, да?
- получается - согласилась я. И вдруг не успев подумать я говорю Груше - сегодня ночью я буду спать в твоей комнате, на твоей кровати, вместо тебя.
Груша снова крестится
- страсти то какие. Так это чего получится. Вы что-ли сами, Елизавета Павловна? Так ... - Груша смотрит на меня, она уже не плачет - внук ведь родный.
- а ты никому, хочу сама посмотреть на его умения
- а - тянет Груша - ну то знамо, понятно. Оно, конечно.
Близится полночь. Я лежу на Грушиной кровати. Темно. Уснуть не могу. Сердце стучится. Снова и снова не понимаю своего поступка. Груша не выдаст меня. Но зачем я это делаю? Передо мной возникает мысленная картина. Коленька в мундире гусара. Красивый. Он улыбается. Он обращается ко мне - Елизавета Павловна - и подает мне руку.
Тихонько открывается дверь. На мгновение в комнату проникает полоска света. Луна на противоположной стороне. Это из окна, которое напротив двери в комнату. Я затаила дыхание. Кто-то аккуратно, даже нежно приподнимает одеяло и лезет ко мне в постель. Я догадываюсь кто это. Я доподлинно знаю. Я развожу ноги и он сразу ложится между ними. Я еще приподнимаю попу и задираю на себе подол холщовой рубахи, которую взяла у Груши. Слышно его учащенное дыхание. И вот, в меня вонзается его
мужская плоть. Я издаю стон. Я не специально. Но, после того как я стала вдовой, я уже забыла что такое лежать под мужчиной. Раздается его шепот:
- Тетенька Грушенька, вы сегодня особенная. Мне так хорошо. Я весь день только и думал про то, как ночью приду к вам.
Я молчу. Его стержень проникает все глубже. Он меня крепко тискает за плечи, и трогает мою грудь.
- тетя Грушенька, вы моя прелесть. Можно я вас попрошу?
- можно - шепотом отвечаю я, надеясь что по шепоту он не различит моего голоса.
- вы всегда позволяете мне испытать этот восторг счастья в одной и той же позиции, только лежа на спине. Можно вы мне завтра дадите себя по другому?
- а как вы хотите? - шепчу я
- чтобы вы стали на четвереньки, я бы сзади. Вы, тетенька Грушенька моя, не сердитесь, но мне так очень хочется. Вы мне дадите так?
- дам - шепчу я. Темно. Его горячее дыхание обдает мою кожу волной страсти. Да, так меня еще не хотели. Меня ударяет волна разочарования. Он же хочет не меня, а Грушу.
- а еще, можно вы мне дадите его вам в ротик сунуть, тетя Груша?
- дам - снова отвечаю я. Я то ли завидую Груше, то ли ревную. То ли сама не знаю что.
- А вы сегодня не совсем такая как обычно, тетя Груша, вы сегодня более приятная
- да? - я оживляюсь, неужели он почувствовал разницу. Неужели я лучше Груши, как женщина.
- да. - он работает своим орудием все более размашисто - а вы не обидитесь, если я в своей фантазии представлю себе, что вы это сама Елизавета Павловна? Простите меня за это тетя Груша.
Я задираю ноги вверх, подставляя ему свое лоно. А я раньше так никогда не делала.
- а ты хочешь ее? - шепчу я - она же твоя бабушка
- О ... - шепчет мне на ухо Коленька - она красивая. У меня на нее встает.
Я думаю, что я должна изобразить обиду. Как сама бы Груша отнеслась к этому? Но я не могу. Я же не Груша. Я та, о которой он сейчас так мечтательно говорит.
- а как бы ты ее хотел взять? - у меня трепыхается сердце. Неужели он расскажет как он хочет меня? А как он на меня смотрел за завтраком.
- а я бы, тетя Груша, боже какая вы сегодня особенная - он шумно сглатывает - я бы хотел, вот, ну ... Чтобы Елизавета Павловна сидела себе на своем турецком мягком диванчике с книжкой ... В белом платье и своей шляпке, и со своей бабочкой, которую она любит надевать на грациозную шейку ...
Я стала вилять попой. Боже ему даже моя бабочка нравится. Коленька в ответ усилил удары. Он хорошо чувствует ритм. Он на несколько тактов дыхания выходит и потом резко меня таранит. Одним мощным и сильным толчком. Я жду продолжения его мечтаний. И он снова продолжает:
- ну, так сидит она и книжку читает, а тут подхожу я.
- ага - шепчу я - и что вы сделаете с барыней?
- Я подойду и скажу "Елизавета Павловна тут у меня пуговица на мундире не застегивается, помогите мне", я значит становлюсь перед ней. Пуговица то на середине живота. Она откладывает книгу в сторону. Начинает возиться с пуговицей, а я придвигаюсь все ближе. Она разводит свои красивые коленки в стороны, и я продвигаюсь вперед.
Меня начинает колотить от восторга его фантазии. Милый Коленька, он хочет так?
- а дальше? - шепчу я
- я становлюсь так, что мой вставший член касается ее между ножками. Я беру ее за край платья, задираю ей его вверх и резко ей вставляю.
- О!!! - мы с ним вскрикиваем одновременно.
Коленька вот-вот кончит. Я и сама на вершине седьмого неба.
- не получится - шепчу я
- почему? - шепотом спрашивает он
- барыня наша в панталончиках, обычно
- жаль - выдыхает Коленька - а как же сделать такое?
Я молчу. Мои ножки обвили его спину. Мне приятно, что он тискает мою грудь. Неужели он не догадался о том, что я не Груша?
- у нас с барыней есть особенные панталончики. Мы их купили в Париже. Она купила и себе, и мне. На этих панталончиках есть специальный разрез на самой письке. то французы называли "Когда мадам и месье некогда". от если она их оденет, то такое может получиться.
Коля в меня выбрасывает свое семя. Я сотрясаюсь под ним. Мальчик удивительно искренен. Как можно не быть счастливой под таким напором желания?
Проходит два дня. Я предупредила Грушу о том, что у Коленьки есть разные желания, относительно смены позиций при исполнении танца совокупления. Груша меня постеснялась расспрашивать о подробностях той ночи, но выслушав о позициях, кивнула головой, в знак того что все поняла. Я спрашиваю ее:
- ну как там, наш Николай Викторович?
- ну как? - Груша уже не плачет, но по привычке крестится - и сзади было, и как вы сказывали, в ротик. Барин все повторяет, что два дня назад я была особенная. И нежная, и ... вобщем это он про ту ночь, когда мы с вами поменялись.
- даже так? - мне приятно. Груше, возможно, не очень. Но мне не удержаться от улыбки радости.
- Передай ему сегодняшней ночью, когда он к тебе придет, что завтра барыня будет в других панталончиках.
Груша смотрит на меня непонимающе. Но она улыбается. Ей нравится что у нас есть почти парижские интриги.
- я передам - отвечает она кратко и делает мне реверанс.
А ей эти отношения с мальчиком очень даже к улучшению самочувствия - думаю я.
Почти двенадцать пополудни. Я сижу в белом платье, в шляпке, и с бабочкой на шее. Сижу на мягком турецком диванчике. Я читаю книгу. Но сегодня я не очень внимательно ее читаю, и не во всех страницах улавливаю смысл. Раздаются шаги. Ну, наконец-то.
В помещение входит Коленька. Он в гусарском мундире. Красивый. Он волнуется. Я тоже, но я уткнулась в книгу.
- Елизавета Павловна - его голос немного дрожит - у меня тут пуговица. Я никак не могу ее застегнуть.
Я откладываю в сторону книгу. Он подходит ко мне вплотную. Я берусь руками за его пуговицу, и развожу в стороны ножки. Он делает шаг вперед, и становится между ними. О! Это его стержень в меня так уперся? Я делаю вид, что занята пуговицей. Коленька делает попытку меня схватить за коленки. Зачем так волноваться? - думаю я - и зачем так спешить? Я поднимаю ноги выше и откидываюсь на спинку дивана, а то иначе у мальчика не получится в меня попасть. На мне те самые панталончики "Когда мадам и месье некогда".
Коленька порывисто задирает на мне подол платья. О! Он вошел. Я поднимаю на него глаза.
- Николай Викторович - я ерзаю на попе придвигаясь вперед, помогая ему войти в меня поглубже - вам не кажется, что вы несколько переступаете правила этикета?
- Елизавета Павловна - отвечает Коленька двигая корпусом тела так, чтобы его мужская плоть в полной мере овладела моей женской прелестью - я не мог устоять. Простите.
- О. Это понятно мне, но ваша порывистость, следует быть немного сдержаннее, и потом мы же с вами в таком родственном отношении, что ...
- ерунда - перебивает меня Коленька. Он сбрасывает с себя мундир. Хочу вас и буду. Буду спать с вами.
- о ... - отвечаю я, не зная что говорить еще. Коленька берет меня за бедра и активно работает членом. Он так волнуется, что его надолго не хватит. Впрочем, пусть. У нас еще все впереди.
- А ведь это были вы, Елизавета Павловна третьего дня, вместо Груши?
- А ты узнал? Как?
- Очень было волнительно …
Дверь приоткрывается, и я вижу любопытный взгляд Груши. Я грожу ей пальчиком. Дверь сразу закрывается. Что будет дальше? А пусть будет так как есть! Коленка гладит мои ножки через ткань панталончиков.
- какая вы красивая, Елизавета Павловна. Ласковая, милая.
Обманщик он - думаю я. Ну и пусть.